Следует отметить, что Москва с нетерпением ожидала работы Константина Юрьевича, будучи заинтригованной тем, что другой Константин Юрьевич — Хабенский — первым в сезоне представил «Чайку» в своем театре на Камергерском переулке. Город ждал ответа и не без интереса (и легкого злорадства) делал ставки на то, насколько радикально Богомолов интерпретирует Чехова. Возможно, Аркадину он превратит в трансгендера, а писателю Тригорину подберет интеллектуала Дорна из провинции? Однако Богомолов удивил всех и не стал поддаваться порочной моде. Удивил — и это мягко сказано для постановки, которую можно назвать его программной.
Лидер театра (не только в локальном, но и в более широком смысле) начал с Чехова и за Чеховым, особым образом работая с текстом. Богомолов не переписывает автора, как это было в случае с «Новой Оптимистической», а вписывает свой текст в чеховский. Он играет с фразами и словами, начиная или заканчивая чеховскую фразу по-своему, упрощая ее на словах, но не в сущности. Играет фразами, пародируя самого Чехова.
Так, в первой сцене, которая начинается у Антона Павловича с диалога Маши и учителя Медведенко фразой, ставшей мемом: «Почему вы все время ходите в черном?», Полина Андреевна с недовольством бросает учителю: «Почему вы все время ходите голым?» — «Я не хожу голый. Вы же знаете, что я хожу в шортах и всегда хожу босиком». И уже обращаясь к дочери будущей тещи — Маше:
— А вы всегда в черном. Почему вы всегда в черном?
— Это траур по моей жизни.
— Почему? Не понимаю. Вы здоровая. У вашего отца пенсия. Если уж на то пошло — мне гораздо тяжелее, чем вам. Я получаю всего 53 рубля в месяц, но мне на все хватает.
— Дело не в деньгах. И бедняк может быть счастлив, — говорит Маша, на что получает ответ: мол, «это в теории, а на практике выходит так: я, две сестры и братишка, и всего 53 рубля. И кроме физкультуры я еще веду НВП и труд. И 53 рубля. Есть-пить надо, к чаю сахару надо, и кефир — вот тут и вертись». Кефир вместо табаку плюс НВП с уроками труда добавились к классическому тексту.
Богомолов добавил тридцатку учителю: ведь на 23 рубля в середине 80-х семья никак не могла прожить в Советском Союзе. Именно в СССР перестроечного периода (1986–1989) Константин Богомолов переносит сюжет «Чайки» с ее персонажами. В то же время тронут декорацией Ларисы Ломакиной, которая всегда идеально материализует идеи режиссера в сценографии и костюмах. В «Чайке» на заднем плане — летний павильон из дерева цвета каштана, изящный и с виду вполне крепкий, но в отдельных деталях вот-вот пойдет сикось-накось. Как и вся страна, которая вроде бы еще крепка и нерушима, но ветер перемен… Пока только он дает понять: перемены будут.
Нет-нет, цоевских отчаянных «Мы ждем перемен» на сцене и в помине нет. Социальность здесь за скобками. На сцене — искусство, театр и жизнь. Жизнь, кстати, не такая уж далекая, довольно узнаваемая в делах и лицах. Генрих Сапгир (ударение на последний слог) — «Индус? Кто этот Генрих Сапгир?» — интересуется Медведенко, читая афишу спектакля Константина Треплева. Тут же возникнут имена других шестидесятников, которых и не признает Треплев. Борец за новые формы радикален в своих оценках: «…Когда соберутся в московской квартире все эти Вознесенские, Эфросы, Тарковские — мертвецы с глазами кроликов… Они как тараканы рассыпаются по всем комнатам и до утра жрут, пьют, читают, сука, стихи. И я слоняюсь из комнаты в комнату — ничтожный, никому не известный. Терпят только потому, что я — ее сын. Кто я, что? Из ВГИКа выгнали по обстоятельствам, как говорится, от редакции не зависящим. Никаких талантов». И это только начало критики, казалось бы, незыблемых до сих пор художественных авторитетов.
Работая с текстом, Богомолов развивает биографии героев, лишь обозначенные у Чехова. Успех актрисы Аркадиной на провинциальной сцене по Чехову («как меня принимали в Харькове!») у Богомолова доведен почти до столичной славы: Ефремов каждый день уговаривает ее идти во МХАТ, но она не пойдет — еле отбрыкалась, потому что «Доронина с потрохами съест. И Галю обижать не хочу». Галю — то есть Волчек.
Аркадина — настоящая прима, которая не потерпит конкурентки рядом, даже если та неумеха и далеко не красавица — какая-то там Нина Заречная. Последняя не гнала лошадей, а каталась на велике и грохнулась так, что играла спектакль перед Аркадиной со сбитыми в кровь коленками. Ну, тот самый, где «люди, львы, рогатые олени — все жизни угасли в результате страшной… ядерной катастрофы. На земле не осталось ни одного живого существа. Слой ядерного пепла закрывает небо, не давая пробиться солнечным лучам…» Но, актуализируя Чехова, Богомолов чуток к слову, к фразам классика, что дает ему неожиданные решения сцен. Так, в первом акте в сцене представления сочинения Треплева в исполнении Заречной открывается занавес, а там… пустые стулья. Хотя за минуту до этого звучали голоса, обсуждавшие старых советских актеров (Меркурьева и Черкасова), фильм «Кин-дза-дза» и др.
Но пустой зал и у Чехова — всего лишь сон начинающей актрисы. Наяву же все места в усадебном театре окажутся заняты, но текст про Меркурьева с Черкасовым, про «Кин-дза-дзу» и опоздавшую приму прозвучит живьем, пока Нина не выйдет на самодельные подмостки и не замрет в профиль к зрителям — на сцене и в зале. «Люди, львы, орлы и куропатки… Ядерный пепел… Души всех умерших — во мне одной: царя Соломона, Курта Кобейна, Генриха Сапгира, Троцкого и Бродского, Гитлера и последней пиявки…»
В процессе вскроются тайны рождения героев. Маша окажется дочерью Дорна, а вот отцом Треплева станет некий Ширинкин: «Мой отец ведь Ширинкин — кстати, хороший был режиссер». Не всем известно, что это фамилия по отцу Марка Захарова, который при жизни думал о Богомолове как о своем преемнике в «Ленкоме».
Артисты — как опытные, так и дебютанты — все работают великолепно: Елизавета Базыкина (Аркадина), Сергей Городничий (Треплев), Андрей Фомин (Дорн), Дмитрий Куличков (Тригорин), Елена Степанян (Нина), Дарья Жовнер (Маша) и Никита Лукин (Медведенко), Александр Шумский (Шамраев), Александра Виноградова (Полина Андреевна) и приглашенный из МХТ Кирилл Трубецкой (Сорин).
Но в легком, остроумном тексте Богомолова, в том числе и с пар